Новые крылья - Страница 9

После работы заходил в «Одинокую кошку». Знакомых видел, но не близких. Поэтому сразу почти ушел. Гулял немного по улице. Холодно. Гуляя, составлял свою головоломку. Вот что получилось.

Ах, этот голенький бандит!

Мне в сердце прямо стрелкой острой

Удачно как попал и просто.

Ранение мое саднит.

У мамы снова невозможно распухли пальцы и колени. Ее припарки перестали помогать. Было бы у меня много денег! Я маму бы поместил в хороший санаторий за границей, а сам уехал бы с М.А. путешествовать. Как он хорошо рассказывает об Италии! Сейчас он в бедственном положении, но ему хоть есть о чем вспоминать. Он где-то был, что-то видел. Счастливый.

10 марта 1910 года (среда)

Показал М.А. своего Амура. Он сделал задумчивое лицо, спросил: «Помните, тогда, вы сказали мне, что только такую признаете любовь, что она только и должна быть такая. Какая же это «такая» любовь, по-вашему?» Я растерялся, очень неожиданно он спросил. – «Я, может быть, не сумею это хорошо выразить. Хотя, я много думал об этом. Одно и то же чувство усиленное вдвойне. Полное согласие и понимание безусловное. Женщина – создание непостижимое, отличное от нас до отчуждения. А человека, себе во всем подобного, можно любить так, что вы оба одно будете чувствовать. Не знаю, как объяснить, но понимаю это очень хорошо. Взаимное проникновение, растворение в другом. Кажется, так». В конце я уж чуть ли не шепотом говорил и покраснел очень. М.А. взял мою руку: «Да. Да. Дорогой мой, мой родной. Вы – мой брат, вы – я сам, вы мой милый сыночек. Вы мой единственно близкий». Он привлек меня к себе и гладил по голове, по спине, по рукам и целовал глаза и щеки. Было хорошо, но что-то держит меня. Сам себя не понимаю. Я мягко отстранил его. – «Почему вы не хотите?» В его глазах прямо слезы стояли. Мне очень хотелось его утешить, приласкать, но я боялся снова зажечь в нем страсть, поэтому только слегка погладил руку, тонкую, в холодных кольцах. – «Милый мой, простите меня. Я не могу. Не знаю что со мной. Что-то меня не пускает. Будьте великодушны, дайте мне еще время». Он вздохнул и кивнул головой. Такой несчастный, как мальчик, которому не дали игрушку, трогательный до слез. Посидели еще немного, разговор не клеился. Сережа зашел к нему. А я скоро ушел.

11 марта 1910 года (четверг)

Кирсанов, вдруг, стал читать мне проповедь, чем несказанно удивил. Мол, про меня стали ходить нехорошие сплетни, что я связался с … и тут он выговорил отвратительное слово, которое я повторять не хочу. Рассказывал, какой я хороший парень и убеждал с плохой компанией дела не иметь. Якобы у меня за спиной уже смеются и показывают пальцем. Не замечал. Не знаю, что на него нашло. А, главное, откуда он взял эти слухи? Ну, кто может в театре про меня сплетничать? Да и вообще, интересоваться мною. Я – личность незначительная. Супунов, проходя мимо, махнул мне рукой, и, когда я пошел за ним, Кирсанов нехорошо и неприятно громко ухмыльнулся мне вслед. Видимо, надо так понимать что это он, Кирсанов, плохо почему-то отнесся к моим новым друзьям. И все интриги происходят единственно в его голове. Ну да бог с ним. После работы зашли с С. к М.А., не застали, поехали в «Кошку». Просидели там допоздна, но было довольно уныло.

12 марта 1910 года (пятница)

Ап.Григ. позвал меня к себе запиской. Поил чаем, показывал разные безделушки, откуда только ни привезенные. И везде-то он был, и в Индии и в Китае, про Европу я уж не говорю. Курили сигары. Мне стало от них нехорошо. Аполлон, когда говорит доверительно, обнимает за плечи или кладет руку на спину, слегка поглаживая, или очень приближает лицо к лицу. Я не придавал этому раньше значения. Но, теперь, когда я несколько иначе взглянул на такие его манеры, надо признать, что отвращения они у меня нисколько не вызывают. Аполлон, все же, очень приятный и занятный человек, очень мне симпатичный. Я спросил его про О.И., и он показал мне ее рисунки, какие у него были. Она рисует цветы и каких-то мифических животных. Людей, которые, судя по портрету Аполлона, сами на себя не похожи. Но Ап. говорит, это больше их внутренняя сущность передается. Безусловно, он в таких вещах лучше меня понимает. Сказал, что собирается устроить выставку Ольги и ее товарищей «Возрожденцев», хочет заняться как можно скорее. Нужно будет обрадовать С., не зря он надеялся на доброго Вольтера.

Телефонировал М.А. Ап.Григ. сказал, что я у него, и через час мы уже втроем опять чай пили. Уходили, конечно, с М.А. вместе. Шли под руку. У него был немного кислый вид, может быть, опять голова начинает болеть.

13 марта 1910 года (суббота)

К нам приходил Гриша. Рассказывал презабавные вещи. Он увлекся всякой мистикой и колдовством. Делал страшные глаза и уверял в разных глупостях. Позвал нас с Таней на собрание спиритов. Я бы ни за что не пошел, но Таня загорелась, ей любопытно. Не одну же ее туда пускать. Пришлось и мне согласиться пойти.

Что-то я давно не принимался за свой французский. Нужно не лениться.

Садился было писать стихи, но ничего не вышло.

14 марта 1910 года (воскресенье)

Мама собиралась с нами в церковь, но идти так и не смогла. Таня пошла одна, а мы с мамой остались дома.

М.А. приходил к нам обедать. Танюшка была на седьмом небе. И маме он тоже очень понравился. Они наперебой перечисляли друг другу мои способности (какие уж там у меня способности!) и строили для меня какие-то невозможные, несбыточные планы. Когда мы остались одни у меня в комнате, он рассказал о присущем ему свойстве очаровывать матушек и тетушек, они от него бывают без ума. Он рос в женском кругу, кроме сестер у него еще три тети, очень милые старушки, а одна из них напоминает ему покойную маму, о которой он ужасно тоскует. Бедный М.А.! Я обнял его, чтобы немного утешить, он положил мне на плечо голову, и мы постояли так немного. Такой он тоненький, несчастный, бесконечно милый. У меня от нежности к нему чуть слезы не полились. Мы повздыхали немножко и сели заниматься. М.А. со мной очень терпелив, все мне прощает и лень, и бестолковость. Он теперь еще итальянскому хочет меня учить. Куда там! Я французского-то хорошенько не осилю. Договорились вместе идти в библиотеку за книгами. Позвали Таню, М.А. почитал нам свои стихи, и я пошел его провожать. Дорогой размечтались о том, как хорошо было бы жить вместе. Дойдя почти уже до его дома, долго стояли и разговаривали. Я звал его приходить еще, да и мама с Танюшкой очень звали, когда он уходил.