Новые крылья - Страница 37

Шепчу и пою и смакую его.

Ах, как оно сладко и терпко и пьяно!

19 июня 1910 года (суббота)

В последний момент выяснилось, что Ольга не едет с нами, а сама по себе. В другой день и в другое место. А.Г., заметив, что я расстроен, сказал: «Не грусти, Саша, Европа такая маленькая, еще не раз там столкнемся». Вряд ли это так. Конечно, он привык разъезжать туда-сюда, но теперь-то мы будем сидеть на одном месте, лечить его печень. Как я мог подумать, что и Ольга тоже с нами. Разумеется, ей будет скучно в санатории. Любопытно было бы знать, куда отправляется она и с кем. На вокзале были Правосудов, Дмитр.Петр., знакомые Вольтера. У Миши разболелась голова, и он остался дома. Уходя, я поцеловал его глаза, щеки и губы. Он почти не отвечал мне – слишком болела голова. Так и остался лежать, худенький, одинокий, бесконечно дорогой. Несмотря на то, что выходил с саквояжем, ощущения, что не вернусь скоро, что покидаю дом надолго, не было. Ничего торжественного в душé, ни особенно радостного, ни печального, почти равнодушие. В буфете пили чай. Вольтер хвалил мой наряд. Я сказал, что это Михаил Александрович помогал выбирать костюм. И тут он заявляет: «Да. Жаль, что Демианов не едет с нами». Как будто его кто-то звал! Я хотел даже вслух сказать, мол, вы его, Аполлон Григорьевич, не приглашали, но Вольтер уже отвлекся на другое, и стало неуместно. Напившись чаю, перецеловавшись со всеми, пошли устраиваться в свой вагон. В нашем 1-м классе поначалу кроме нас никого не было. Кондуктор приходил взять билеты, поляк, наверное, по-русски говорит хорошо, но с выговором, впрочем, не неприятным. Миша бы тут отметил, что лицом он тоже хорош. Мой бедный, милый, покинутый Миша. Неужели все кончено между нами?

В Гатчине зашел коммерсант, оказалось Вольтеру знакомый. Ему было нужно только до Пскова. В 1-м классе ехать чудесно, всё очень удобно и красиво. Немного душновато в вагоне, но всегда можно умыться и выпить чего-нибудь. Ходили в ресторан. Коммерсанта зовут Савва Ильич, он, наверное, из коммерческой династии, какое-то старо-купеческое имя. Простой человек, не очень-то разговорчивый. Так что, все время нас Ап.Григ. развлекал. Про места рассказывал, которые проезжали, кто там живет, кто оттуда перебрался в Петербург, про художников, актеров, писателей, Савве Ильичу про наш новый театр и анекдоты из жизни царской семьи. Я чтобы поддержать его все спрашивал, а С.И. только кивал почтительно, очень редко вставляя замечания. Поздно вечером, оставшись без внимания А.Г., когда все улеглись и успокоились, я, наконец, получил возможность извлечь свой трофей. Хорошо, что догадался в последний момент, когда уже пришли забирать багаж, переложить его в саквояж из чемодана. И вот он со мной, украденный у Демианова дневник. В тот пьяный вечер, я почти не соображал ничего, схватил что попало. Но, так как, раньше уже обдумывал похищение, то получилось взять, что хотел. А хотел я иметь у себя дневник Демианова за целый какой-нибудь год. Пусть меня еще не было в тот год в его жизни, это все равно, разве мне важно только знать, что он обо мне думает? А целый год его жизни, его дух, его теплое присутствие, все же, удалось мне с собой увезти. У меня оказалась тетрадь с двумя годами – 1906 и 1907. И ведь это то самое время, в которое было написано мое сокровенное стихотворение, с которого начался для меня Демианов. Первое, что пришло в голову – найти, то же самое число, что нынче, 19 июня. Что он делал в этот день в шестом году? С кем говорил? О чем думал? А потом уж буду читать по порядку, или раскрывать наугад, как гадальную книгу. В общем, он со мной теперь, меня еще не знающий, на три года моложе теперешнего, бесценный мой Михаил Александрович Демианов.

20 июня 1910 года (воскресенье)

Немного тяжело ехать так долго, не имея возможности пройтись, как следует. Но нам-то грех жаловаться. Ходил смотреть, как едут во 2-м и в 3-м классе – у нас рай. В это время в шестом году Демианов гостил у своих на даче, тосковал о милых друзьях, любил некоего П. и мучался ревностью и сомнениями. Я довольно хорошо научился разбирать его почерк, но, все же, чтение дневника не так легко дается. Узнаю его манеру подолгу ничего не записывать, но после аккуратно заполнять пропущенные дни, так, что потом кажется, будто каждый день писал. Я здесь в вагоне, он там, в шестом году на даче, тоскуем и томимся. А о том, который остался вчера, лежать на моем диване, я и думать боюсь. В Пскове сошел С.И. и вместо него явился новый к нам попутчик до Варшавы. Так что мы почти одни. А в 3-м-то классе битком и во 2-м тоже довольно пассажиров. Пока стояли, ходил телеграфировать Демианову, и от Вольтера по его делам и в гостиницу. Потом еще прогулялся немного. Я раньше не задумывался, что такое «провинция», теперь вот увидел. Действительно, всё совсем не так, как в Петербурге. Неуловимое что-то в одежде, в лицах, в разговорах, нельзя даже толком сказать что, а все же, не так как у нас. В Вильно стояли сорок минут, я опять бегал на телеграф. Почти уже заграница. Много говорят на литовском и надписи тоже везде на двух языках. На телеграфе задержался, что если бы отстал? Пожалуй, не очень приятное вышло бы приключение. Одна надежда была бы на Вольтера, от которого только теперь почувствовал, насколько зависим.

21 июня 1910 года (понедельник)

Мне очень, очень нравится ехать. И запах в вагоне и на вокзалах, и 1-й класс, впрочем, я думаю, что нашел бы свое очарование и во 2-м и даже в 3-м, так мне все мило в этой железнодорожной жизни, до восторга. И стук колес, и качание вагона, и кондуктор, исполняющий свои обязанности, вежливый и нарочито строгий. А в окно смотреть на все что мимо движется – особая прелесть. Выходить на станциях, осматриваясь, все подмечая. И ночевать в вагоне, укладываться на своем месте и засыпать оттого, что едешь. Наверное, я и сам смог бы стать кондуктором. Только чтобы ездить везде, не все время по одной дороге, так быстро надоест.