Новые крылья - Страница 51

В этот день три раза из гостиницы домой ездил. А знакомиться уж на завтра условились.

20 августа 1910 года (пятница)

Утром заехал в гостиницу за отцом, потом поехали с ним в церковь, договариваться. П-С. всё уладил с попом моментально. Я исповедался и причастился. Потом за Анной в гостиницу, потом к нам. Мама с Таней уже заждались, даже вышли на улицу встречать, словно молодоженов. Слезы-поцелуи. Неловкости почти не было ни с чьей стороны. Может быть, Анна немного робела поначалу, но потом ничего – они с Таней хорошо сошлись. Все вместе обедали. Потом разъехались снова хлопотать мы с П-С, Анна с Таней. А бедная мама дома осталась беспокоиться. Здоровье ее всё хуже и духоту она плохо переносит. Но с новыми родственниками держалась превосходно.

Целый день, мотаясь по городу по магазинам, я нет-нет, да ловил себя на мысли, что высматриваю знакомых. Никого. Даже к Палкину заезжал чаю выпить – и там пусто. Всё прокручивал в голове, что и кому сказал бы. «Tiens! C’est vous?! Как вы тут поживаете? А я из-за границы только и скоро, вероятно, обратно. Женюсь, знаете ли». Нет, про женитьбу, пожалуй, не стал бы объявлять. Демианову донесут как слух, и выйдет черти-что. Впрочем, и так уж у нас с ним черти-что вышло. Искать его? Писать? Не он там выходит из-за угла? Сердце замирает и отпускает – нет, не он.

Вечером с Таней вдвоем пили чай. Мама совсем плоха – сердце. Ольгина квартира, оказывается, уже в полном нашем распоряжении. Слуг никого нет и Таня там хозяйка. Так что, можно после венчанья ехать всем туда. Я сказал, что мы надолго в Петербурге не задержимся. Хоть Анна и мечтала о России, но медовый месяц лучше будет провести в Италии, и П.-С. на этом настаивает. Таня тяжело вздыхала, все повторяла: «Какой ты счастливый!»

– Мы еще к вам приедем, из Италии на обратном пути, или чуть позже. Возможно, я заберу с собой в Лион маму, только бы она перенесла дорогу.

– Хорошо бы. А то я чувствую себя связанной. Даже думаю все чаще, что лучше бы она поскорей уже… в общем, чтобы скорей всё это кончилось.

Меня как обухом по голове:

– Таня! Что ты говоришь?!

– Ну что такого я говорю?! Ты по заграницам разъезжаешь, живешь своей жизнью, а я здесь как привязанная. Может быть, и я бы уехала. Меня тоже за границу приглашали.

Ушел спать ошеломленный и расстроенный. Как теперь их оставлять? Таня тяготится мамой. Я и представить себе такого не мог. Как же ее страсть ухаживать за больными? Поговорить ли об этом с Анной? В Италию мы маму никак с собой не сможем взять, это всем будет в тягость. А может к черту его, этот медовый месяц? В конце концов, у нас с А. не совсем обычный брак. Нет, П.-С. настаивает на Италии, я понимаю, ему хочется, чтобы приличия были соблюдены, по крайней мере, видимость. Придется подчиниться. В этом была и суть моего предложения – для соблюдения приличий. Назвался груздем, так сказать… Но мама! Почти всю ночь не спал. Каких только не было бессонных ночей на этой кровати! Вот теперь и такая, наверное, самая тяжелая.

21 августа 1910 года (суббота)

Чуть свет, не дождавшись моего пробуждения, мама и Таня отправились на квартиру О.И. готовиться. Я, проснувшись, сбегал забрать костюм, позавтракал, написал записку, попросил дворника отправить ее в гостиницу и стал переодеваться. В церкви ждал не долго. Народу было мало, знакомых никого. Наконец приехали и П.-С. с Анной, оба в хорошем настроении, по крайней мере, внешне. «Отчитали» нас, обвели вокруг аналоя. Всё. Женаты. Ничего для меня не изменилось. Ничего особенного не почувствовал. Гостей было немного, в основном мамины знакомые и родня «седьмая вода». Все скоро разъехались. Таня действительно распоряжается на Ольгиной квартире как полноправная хозяйка. Она сама нам с Анной отвела комнату, а отец заявил, что в гостинице пока поживет, что ему там удобнее. Анна рано легла отдыхать. Я пошел маму проведать, вдруг слышу: зазвонил телефон и кто-то пробежал топоча. Пока искал маму, слышал, что это Т. по телефону говорит, но что именно почти не разбирал, пока не оказался от нее так, близко, что нельзя было не слышать. И вот она говорит кому-то: «… дело даже не в том, что он мужчина, а я – нет, в конце концов, он живет такой жизнью, которая любую женщину бы устроила прекрасно… да … и я могла бы вполне, тем более что меня зовут. Да, я скажу ему. Надо сказать». Тут она увидела меня и замолчала. Я спросил, как к маме пройти. Она показала рукой и говорила в трубку только «да», пока я не ушел. Мама бедная плачет, жалуется, но за меня рада. Анна ей понравилась. Она очень сдала, после долгой разлуки перемена слишком очевидна. Я обнимал ее, гладил, утешал, а сам всё думал, как поступить так, чтобы и ей было хорошо. Таня стала с ней раздражительной, даже грубой. С дачи пропадала часто, не сказавшись. Конечно, мама уверена, что я могу, как старший брат повлиять на нее своими разговорами. Но я-то понимаю: какие уж тут разговоры. Но обещал, что буду уговаривать, а как было иначе?

Т., оказывается, и сама хотела со мной говорить. Но от тона ее и слов я прямо растерялся.

– Ты приданое уже получил?

– Приданое?!

– Ну, полагалось же за ней что-то? Вы как условились?

– Ни о каком приданом и речи не шло.

– Не верю. Хочешь сказать, у тебя совсем нет денег?

– Деньги есть немного. Остались от Вольтера. Тебе нужны? На что тебе?

– Не мне. Я и без твоих денег обойдусь. Но ты мог бы нанять для мамы кого-то, с кем можно было бы оставить ее. Сиделку, компаньонку.

– Оставить?!

– Ты уезжаешь. Я тоже.

– Ты?! Куда?

– Я тебе говорила уже вчера. Меня тоже зовут за границу. Раньше я отказывалась, но теперь передумала. В конце концов, у меня те же права, что и у тебя. И обязанности наши по отношению к матери равные.