Новые крылья - Страница 45

18 июля 1910 года (воскресенье)

Ничего. За столом и при встрече улыбаемся друг другу, как ни в чем не бывало. Неужели согласится? Неужели станет женой? И ребенок, неужели действительно появится? Непостижимо.

19 июля 1910 года (понедельник)

Ездили гулять и купаться с А.Г. и компанией. Я звал с нами Анну, но она не поехала, побоялась перегреться. Перед ужином настоящее представление разыгралось, комическая пантомима. Тетушка Бланш, пройдя через весь зал, подошла к нашему столу и молча пожала мне руку, вид при этом имея торжественный до смешного. Я хотел уж было сесть, но вслед за сестрой подошла тетушка Клер и сделала то же. Я сначала растерялся, но взглянул на Анну, она прыснула и мы оба расхохотались. Разумеется, все вокруг остались в недоумении. После ужина в одной из беседок у бювета состоялся совет. M-lle. Клер заявила, что они с сестрой посвящены. Мы с Анной широко заулыбались, вспомнив, что уж они продемонстрировали свою посвященность. Потом последовали восклицания о моем необыкновенном благородстве и доброте, на что, как мог, отнекивался. После всех излияний перешли к делу. Так вот, тетушки считают, что для всеобщего блага выдавать меня за того проходимца ни в коем случае нельзя. Человек, поступивший бесчестно, пусть даже и раскаявшийся, не внушит родителям приязни. Тетушки сами берутся написать письмо племяннице и зятю, в котором представят меня и мой «благородный порыв» в лучшем виде. Они много тараторили, целовали нас, плакали, предсказывали будущее. Внезапно их осенило, что они должны оставить нас наедине, и снова расцеловавшись, наши пожилые мадемуазели удалились довольные своей сноровкой в устройстве чужих амурных дел. Я пошутил, что Анна своеобразный способ выбрала сообщить о своем согласии. Мы обнялись. Так уютно моей ладони на ее спине. Теплое, родное существо. Анна объявила, что имеет свое условие, в случае отказа ее отца принять меня в семью как положено, она расторгнет помолвку, т.к. обременять меня ни в коем случае не хочет. Мне, мол, и так нелегко. А я сказал, что не отпущу ее от себя. И мы поцеловались впервые, через две недели после знакомства, будучи почти супругами.

20 июля 1910 года (вторник)

Так я и думал! Вольтер, узнав о моем намеренье, Стал меня нахваливать, но его похвалы мне казались упреками. Всё в том духе, что папаша ее богат, что я себя теперь могу считать вступившим в выгодное дело, что он не подозревал во мне такой хватки. Я только злился. А когда я ему рассказывал, он меня коньяком угощал. А от того, что злился, я пил всё больше. А выпив слишком много, наболтал лишнего. Выболтал и то, чего уж совсем никому не собирался говорить. Зачем-то сказал Вольтеру, что у нее лицо Мышонка. Он тихонько так, почти в сторону говорит: «Ах, вот ты на ком женишься». Вздор. Глупость. Дался мне этот мальчонка. Стал бы я на нем жениться! В конце концов, не Демианова же она копия. Но пойди теперь объяснись. От таких разговоров потом видел во сне, что Анна родила мне ту самую девочку с лицом М.А., что снилась мне раньше. Приносит и говорит: «Это у меня от вашей с ним любви». А я почему-то испугался, хотел бежать, но чувствую, что-то меня держит и от этого еще страшнее. А всё Вольтер со своим коньяком и насмешками.

21 июля 1910 года (среда)

Я люблю обнимать Анну. Мне нравится ее тело. Она совсем не такая мягкая, как Ольга, наоборот, упругая, гибкая и очень горячая. Я чувствую нежность, покой и вместе трепет, обнимая ее. Словно ребенка держишь в руках или зверька послушного, но способного в любой момент сделаться диким. На живот и намека нет. Не ошибка ли? Я слышал, бывает и ложная беременность. Но теперь это не имеет для меня значения, я от нее не отступлюсь. Даже если отец откажет. Плевать на отца. Уедем в Петербург.

22 июля 1910 года (четверг)

Листал на досуге дневник Демианова. Чем-то он занят теперь, и кем? Напишет В. ему о моих планах или нет? И что-то он подумает? Вспоминается история с женитьбой Правосудова. Конечно там совсем другое дело, и я не Сергей, а между тем, любопытно было бы знать его отношение. Думаю, В. обязательно насплетничает. Хотя, теперь ему не до нас. Что-то у них в комнатах по ночам неспокойно. То ли плачут, то ли смеются, двигают мебель и быстро-быстро говорят на разных языках. А.Г. в свои тайны не посвящает меня, но мой интерес теперь в Анне.

23 июля 1910 года (пятница)

Письмо от Тани удивило меня и рассердило. Она в довольно резких и ядовитых выражениях высказывается в том духе, что всех заблудших девушек Европы спасти невозможно, и что, женившись на первой из обманутых, встреченных мной, я буду должен впредь жениться на каждой несчастной, что всякому участию есть предел и сочувствие не повод для брака, а нужна, по крайней мере, любовь. Она совсем не поняла меня. Я был задет и огорчен страшно. Откуда в ней это? Как будто не моя Таня писала, а под чью-то диктовку, какого-то злого циника.

Тетушки очень довольны составленным ими письмом зятю. Ждут как манны небесной его благословения. А мне все равно. Что бы он ни ответил, несчастной, поруганной, изуродованной Анна к ним не вернется. Я, в отличие от наших Беляночек, не очень-то верю, что он растрогается и примет этот брак, как выход из положения. Не понимаю, как он мог настаивать на избавлении от зародыша, зная, что это может повредить его дочери, а возможно и убьет ее, имея достаточно средств и возможностей устроить ее судьбу и судьбу будущего внука. От такого человека милостей ожидать не приходится.

24 июля 1910 года (суббота)

Анна позволяет обнимать и целовать себя. Я твердо решил увезти ее в Петербург, очень чувствую, что мы с ней не чужие, но при этом совсем не уверен, что она решилась окончательно. А значит, в любой момент все планы мои могут оказаться разрушенными. Несколько раз заговаривала она о том, что лучше бы отец согласился. Конечно, лучше бы, но разве без него невозможно? Еще неоднократно выражала свое нежелание обременять меня. По мне, так это только вежливая форма ее собственных сомнений. И она права, сомневаясь. Чем я могу возразить? Только одним – она ни в коем случае не погубит дитя, а значит, в семью для нее возврата нет, и всё лучше иметь человека рядом, хотя бы такого как я, чем быть одной. А все-таки я вижу, что она не решилась. Зато милые ее родственницы считают меня уже членом семьи. Когда m-lle Клер с чем-то обращается к своей сестре, та все чаще отвечает ей: «Нужно спросить у Саши». И они спрашивают. Маркиз переехал из своей комнаты на наш этаж. Кроме своих А.Г. теперь еще и его счета оплачивает. На мои робкие замечания он отвечает: «Я все понимаю». «Я делаю, как хочу». «Я могу себе позволить». Или еще что-нибудь такое. Ну, пусть его.