Новые крылья - Страница 33

Придя домой, М. ничего не сказал, решил отложить разговор. И как температура больного в его стихотворении, то в небеса, то на дно скакали мои мысли от поездки к объяснению.

Еще я не уехал никуда.

В пижаме дома продолжаю вот валяться.

Роскошные чужие города,

О! Как вы смеете мне сниться и являться.

Побойтесь бога! Вам принять меня неймется,

А он-то дома бедный, милый остается

5 июня 1910 года (суббота)

Вот теперь у меня есть тайна от Миши. Сколько можно хранить такую тайну? Рано или поздно всё откроется. Тот же Вольтер разболтает. Интересно, смог бы я уехать, ничего не сказав? А что? Послал бы телеграмму с дороги. Как хорошо было бы уехать тихонько, без объяснений, без слез и упреков. Но нет. Неизбежны ссоры, разочарования, обида, возможно даже разрыв. Если бы можно было ехать вместе! Я решил молчать, покуда само все как-нибудь не откроется. Так, может быть, хуже для меня, но подойти с объяснениями сам я не в силах.

Гуляли, писали, помогал М. с переводом. У меня словно камень за пазухой. Бедный милый Демианов! Но вдруг еще Аполлон совсем расхворается, а я уже объявлю. Нет, нет. Буду молчать.

Один заходил к друзьям. И у них не хотел рассказывать, но все же, проговорился, так как у меня об одном теперь мысли. Они очень рады за меня, и тоже считают путешествие мне полезным, немного жалеют Демианова. Сергей даже вызвался поговорить с ним, но я отказался от такой помощи. Я непременно должен сам объясниться. У меня совсем нет чувства, что я уеду, да еще далеко и, может быть, надолго. Совсем мне в это не верится. И что расстаюсь с Демиановым. Боже мой! Что ж я всё о нем? А мама как же?! И Таня. Как они останутся? Нет. Видно придется мне путешествовать только в мечтах. Их бросить здесь одних решительно невозможно.

Вечером я то и дело опасно заговаривал о Вольтере и его поездке на воды. Миша отвечал так, что было ясно: он ни сном ни духом. Такое его настроение еще крепче сомкнуло мои уста. Пусть уж само как-нибудь разъяснится.

6 июня 1910 года (воскресенье)

Вместе были в церкви. Больной, но бодрящийся Вольтер, меланхолично настроенный, но бодрящийся Миша и я со своим камнем за пазухой и тоже бодрящийся. О европейском вояже не заговаривали, строили планы для театра. М. и В. много спорили, но приходили к согласию, в конечном счете. Обедали у Палкина. Вольтер ел мало и потому слишком старательно потчевал нас с Мишей, так что мы до дурноты объелись. Впрочем, что до меня, то я всё глотал механически, мне не до смакования. В голове только одно: и так и эдак прилаживаю мысль о том, как оставлю всех своих, и никак не укладывается желанное путешествие в моем бедном черепе. Ведь вот и Вольтеру нужно будет объяснять, что решил не ехать. В конце концов, есть обязанности, не позволяющие покинуть Петербург. Но А.Г. добрая душа, он поймет, что я не могу думать только о себе. Я несвободен. Да. Нужно будет сказать Вольтеру.

А ведь Аполлон непременно что-нибудь придумает! И с Таней нужно поговорить. Она уже не маленькая, деньги я буду присылать. Но что я себя уговариваю? Разве не ясно мне, что невозможно? Ведь дело не только в деньгах, и мама больна, а Таня еще ребенок совсем, к тому же девушка. И Миша… Боже мой! Как хочется ехать и как всё меня не пускает! Вечером сказал М., что хочу поехать проведать своих. Ему на дачу не хотелось (почему он ее невзлюбил?) и он стал придумывать предлоги, чтобы остаться: перевод, переписка. А мне только того и нужно, поехать одному, спокойно переговорить с Таней о деле, может быть, и с Мишиным зятем даже, он человек практический и рассудительный, обязательно что-нибудь посоветует. Так я лежал успокоенный надеждой на то, что все мои мучительные сомнения кто-нибудь разрешит и делал вид, будто слушаю Мишины планы.

7 июня 1910 года (понедельник)

Странно, что Таня о нем подумала. Странно, что я не подумал о нем раньше. После смерти отца мы с дядей Витей почти не виделись. Но удобно ли будет обратиться к нему? В сущности, что такого я прошу, всего лишь навещать моих, чтобы они не оставались совершенно одни. Деньги я буду пересылать. Все же, он брат отца, пусть и сводный. Да, пожалуй, Таня права и к дяде Вите зайти не помешает. Мама, хоть и плачет в три ручья, но тоже уверяет, что поездка пойдет мне на пользу, что нельзя упускать такой случай и что они с Танюшей прекрасно справятся. Таня заявила, что и так собиралась кроме медицинских курсов пойти работать сиделкой. Но мне эта затея не по вкусу. Что же, Таня будет работать, а мама совсем заброшена? Мы все много спорили, каждый являл чудеса самоотречения и всё это для того, чтобы мне непременно ехать. Остался у них ночевать. К Мишиным на дачу не заходил, Таня тоже к ним не пошла, хотя обычно бывает у Сережи чуть не каждый день. – «Какой ты счастливый, что едешь! И как бы я хотела поехать с тобой». О! Если бы я мог взять всех! И ее и Демианова и маму. Но я не Вольтер и свиту позволить себе не могу. На счет же дяди Вити, Таня права, нужно обязательно к нему обратиться.

8 июня 1910 года (вторник)

Прямо от Вольтера, не заходя проведать Мишу, отправился на Александровскую к дяде Вите. Тетя Юля, увидев меня, даже всплакнула. Поила чаем, упрекала, что мы их совсем забыли. Вот странно, от них ведь тоже все это время почти никаких не было вестей, но я уж промолчал об этом. Дядя Витя поначалу был не очень мне рад, или с непривычки что ли, дичился, все же, я уже не тот гимназист, которым он меня помнит. Но потом, разговорившись, и еще наливочки тети Юлиной выпив, повеселел, и даже растрогался, вспоминая отца. Они слышали, что гимназию я бросил, это их же родственники устраивали меня в театр. Мой теперешний отъезд за границу очень их удивил, я бы даже сказал, обескуражил. Но, оправившись от изумления, тетя Юля стала заверять, что мои не останутся без присмотра, что она будет бывать у них, если нужно, ежедневно, что дядя Витя сделает для Тани всё, что они попросят своего доктора заходить к маме. Дядя Витя на все это молча и довольно сдержанно кивал, но не возражал, однако. В конце концов, встреча с родственниками, тети Юлина восторженность и дяди Витина сдержанность, создала у меня впечатление, что большие надежды возлагать на них не нужно, но в случае крайней нужды мама и Таня вовсе без поддержки не останутся. Теперь, когда за своих я более или менее успокоился, сердце снова защемило при мысли о Демианове.